Канцлер работал, засучив рукава, и был полностью поглощён своими делами.

Стол его был завален бумагами и книгами: большой, солидный стол, из крепкого бука, и бумаг на нём помещалось прилично, но свитки, листы и мятые записки всё равно налезали друг на друга, собирались в большие неровные стопки, застревали между кожаными переплётами внушительного вида справочников и энциклопедий, накрывали собой чернильницы с письменными принадлежностями и подлезали под большой, с кулак размером, камень с малиновыми прожилками, подаренный когда-то ему и служивший с тех пор прессом для бумаг. Раймонд действовал среди всех этих бумаг как паук, замирая иногда над столом, слегка даже подрагивая и прислушиваясь к каким-то неявным постороннему наблюдателю признакам, а потом резко хватая тот или иной лист и принимаясь хищно его употреблять глазами или орудовать на нём быстрыми взмахами пера, оставляя свои пояснения и комментарии.

Работать Раймонд любил, особенно когда не требовалось этой работой создавать империи, а достаточно было решать мелкие вопросы просителей, с корнем вырывать ненужные слова какого-нибудь указа об околачивании груш или участвовать в разгорячённой переписке с халтурщиком-чиновником на границе. За этим он с удовольствием мог проводить многие часы, наслаждаясь пыльной казённой каруселью бюрократизма и патокой канцелярской корреспонденции.

Довольно потянувшись, он отвлёкся на секунду, массируя затёкшую шею. Что-то зябковато стало в кабинете, подумал он, глядя на едва старающийся камин. Погода на дворе стояла дрянная, мокрая и недружелюбная к большим кабинетам в старых каменных замках. Надо бы позвать прислугу, сказать им подкинуть дров, но звать людей было ленно. Поднявшись, Раймонд прошёлся взад-вперёд, остановившись перед камином и протянув к нему руки. Большого толку от этого не было. Недовольно крякнув, он вдруг вернулся к столу и стал набирать в охапку одну бумажку за другой, бегло пробегая их глазами. Некоторые он, подумав, вернул обратно, но большую часть собранной стопки он стал скармливать в камин с некоторой мстительностью. Вот этот отчёт только в топливо и годится – дрянной отчёт, никудышный, его составителя давно пора было высечь и гнать в шею, к тому же приворовывал он совсем непозволительно и неумело; эти списки туда же, устарели они уже, только в спелолисте посчитали поставленные на государственный учёт телеги и уже надо пересчитывать; а вот эту записочку вообще надлежит уничтожить особенно внимательно, незачем ей оставаться на этом свете, хоть и очень интересная и познавательная записочка, кто бы мог подумать, что у некого ярла дочка с такими интересными занятиями. Помнил Раймонд вроде бы её, такая скромница и умница с виду, то ли пятнадцать, то ли шестнадцать ей лет сейчас, а какая буйная у неё уже фантазия. Ещё раз с неверием перечитав записку, Раймонд покачал головой. Надо же, подумал он. Рыба. Как скучно мы живём, не то, что некоторые дочки. Это мы запомним, пригодится когда-нибудь.

Проследив, чтобы эта записка сгорела точно и без следа, Раймонд потёр руки и вернулся за стол, размышляя о дальнейших планах. Было у него несколько свободных часов впереди. Можно было бы даже слегка передохнуть и, скажем, как следует пообедать. Вот только прийти должен был опять этот, волосатый, и снова начать слёзно бубнить про своё пшено, и не отстанет же, хотя Раймонда уже тошнило и от волосатого и от его пшена, и не было никаких сил это слушать уже в шестой раз, провались он в пропасть, этот волосатый, но нельзя его в пропасть, он нам нужен, столько пшена потребляет Йотуннланд в год, удивительно много, а волосатый всё скорбит по своим оплачиваемым налогам в казну, и всё умоляет с этим что-то сделать, и уже даже начинает кое-где робко грозится, а нам это всё надо терпеть, и делать что-то с этим тоже надо, вот и вынуждены мы его раз за разом принимать и слушать, стараясь сохранить лицо вежливым, голос – ровным, а голову – ясной. Стал у Раймонда сразу же от этих мыслей кислый вид, и именно таким он был, когда дверь его вдруг открылась. Он даже слегка привстал было на месте, испугавшись, что каким-то образом проник этот волосатый сюда раньше времени, прорвался с боем и сейчас встанет перед ним с окровавленным топором и тут же примется орать визгливо про это треклятое пшено, но вместо этого в кабинете оказался Ренвард.

Облегчённо вздохнув, Раймонд воспрял духом и расслабился. Можно было бы догадаться, конечно. Не принято вот так вот просто заходить к канцлеру без стука, кому-то не позволено, а кому-то не позволяет этикет, так что во всей стране так появлялся только его сын.

- Заходи, заходи. – сказал он дружелюбно. – Дверь только прикрой, а то сквозит. Итак сижу как в погребе. Ты как раз вовремя, потому что сидел я и размышлял о том, как неплохо было бы сказать принести какой-нибудь недурной обед. Скажем, рыбу. Нет, только не рыбу. Какую-нибудь свежую дичь. И кувшин вина, а?

Обед откладывается, понял Раймонд с горечью. Вместе с вином. Да и вообще, тихий вечер откладывается, целые недели у нас теперь спокойными не будут, и про отдых можно забыть, и про спокойствие, и про душевное равновесие. Непонятно было пока, чем именно заполнятся ближайшие дни, но точно не чем-то приятным.

Раймонд замер в своём кресле, с неверием глядя на сына. Бьёрн быть здесь никак не мог. Ренвард врать не мог тоже никак. Взаимоисключающие эти две вещи ставили его в тупик, и голова никак не хотела начинать работать, прокручивая только одно снова и снова: принц в столице, принц в столице. Исходя из этого, получалось, что…

Совершенно было не понятно, что же исходя из этого получалось.

- Ты уверен? – спросил Раймонд охрипшим голосом. – Информация точная?

Спрашивал он скорее по привычке. Конечно, Ренварда могли обмануть, специально или не нарочно, сообщив ему ложные сведения, но случайным человеком он не был, в таких делах кое-что смыслил и непроверенные слухи такого масштаба передавать бы не стал. Раз он это утверждает, так всё и обстоит. Бьёрн прибыл в Йотуннланд, прибыл втайне ото всех, бежал, по всей видимости, из Фламмансии, нарушая все договорённости самым наглым образом. Недобрая получалась картина, нехорошая.

- Что мы должны предпринять… - эхом отозвался Раймонд. – Для начала мы должны как следует подумать.

Он встал и принялся ходить по своему кабинету взад-вперёд, заложив руки за спину. Ренварду он при этом сказал садиться, чтобы не сталкиваться с ним на каждом шагу.

- Бьёрн здесь. – сказал Раймонд, на ходу размышляя. – Неожиданно для всех. Разве что Тира знала… нет, мы бы что-нибудь пронюхали заранее, если бы она знала. Так что даже для кюны это сюрприз. А раз сюрприз, то только неприятный, иначе Бьёрн бы ей сообщил. А раз неприятный, значит, дошли про принца новости про назначение Эрика, и новости эти ему не понравились. Так не понравились, что он забыл про все обязательства, про хрупкий наш мир, и сломя голову бросился сюда. Зачем? Захватить трон силой?

Раймонд остановился и пытливо посмотрел на Ренварда. Нужна сейчас была вторая голова, пусть и не так много ему ещё лет, и не так хорошо он знал наследника, да и много чего он ещё не знал хорошо, их молодёжь не прошла через то, через что проходили они сами, не плавило их в горниле Конфронта и не топтало в последующие годы разрухи, был он тогда ещё ребёнком, мальчишкой, и мужчиной он стал уже когда жизнь стала попроще, хоть и не до конца. Но всё же голова у сына была смекалистая, а такой закалки, как им, старикам, ему и не надо, никому такой закалки не пожелаешь.

- В любом случае, - сказал Раймонд, — это скорее хорошо. Бьёрн – залог нашего мира с Фламмансией. Если он вернулся, может, нам и удастся удержаться от войны. Главное сейчас его не упустить.