- Я… ждать твоего сына, - произносит Корнелия своим высоким мягким голосом, едва двери закрываются за ней. Глаза ее сияют, улыбка украшает и без того прекрасное лицо. Теодор смотрит на ее не мигая, словно сказанное доходит до него с опозданием.
- Ребенок? - переспрашивает он. Даже его скудного знания анатомии хватает, чтобы понять, что об определении пола до рождения младенца не может быть и речи, но... это ведь действительно может быть сын. Или дочь. Или оба. Теодору все равно. Он на мгновение скрывает лицо за ладонями, словно срывая с себя маску тревоги и беспокойства, и подбегает к Корнелии, хватая ту подмышки и поднимая вверх. Прокружив ее вокруг себя, король ставит хрупкую девушку на место и стряхивает с нее несуществующие пылинки.
Корнелия выглядит для него как прежде, но что-то в ней меня в его глазах. Словно сам Диос спустился с небес и озарил своим светом ее прекрасный образ.
***
Они остаются одни, когда он целует ее руки, ее губы, ложбинку на мочкой уха и мягкий изгиб шеи, вдыхая аромат ее кожи с той жадностью, будто если прямо сейчас Теодор задерет юбки Корнелии, то им удастся зачать сразу близнецов. Или напротив, будто осознав деликатное положение своей супруги, король Дамакии надеется ухватиться за последние моменты, пока ее тело еще молодо и свежо, а бремя беременности не лишило ее жизни.
Глаза его жены светятся от счастья, когда она говорит ему о сыне, наследнике, будущем короле Дамакии. Теодор нежно гладит ее плоский живот, в котором уже теплится семя новой жизни, и сдвигает брови. Мысль о детях всегда волновала его, заставляя представлять себя не только ответственным отцом, но и достойным примером для подражания, однако он никогда - с тех самых пор, как появился Родослав - не задумывался о том, насколько это опасно.
Анежка рожала в муках. Их скромная по нынешним меркам постель была пропитана потом, слезами и кровью, пока она, словно раненная буйволица, кричала от боли. Повитухи - их вызвали аж две, из двух разных поселений - носились вокруг нее, прикрикивая на Теодора. Он носил им горячие полотенца, утирал ими лоб Анежки, держал ее за руку, пока лоно ее разрывало под самые отчаянные слова, что он слышал. Мальчик лежал неправильно. Волосками на затылке Теодор ощущал: еще немного и им дадут выбор, сохранить мать или ребенка. К этому не был готов ни он, ни сама Анежка, и они оба кричали на знахарок, чтобы те делали что знают. Тогда он, вовсе того не желая, случайно применил магию и, по видимому, спас свою жену и их дитя: неожиданно для повитух ребенок перевернулся, а за домом загорелся сарай.
Когда Теодор вернулся, справившись с огнем, Анежка уже качала на груди младенца - живая, уставшая, едва пережившая эту ночь.
Тогда они оба быстро забыли ужас, что испытали. Как и большинство действительно кошмарных событий, мозг вытеснил это из памяти, и их семья начала новую эру, в которой все они были счастливы какое-то время.
Сейчас же, словно его головой окунули в чан холодной и неприветливой воды, Теодор вновь вспоминает это. Крепко прижимая Корнелию к себе и гладя ее по волосам, он бормочет о том, как рад, о том, что она сделала его самым счастливым человеком на земле. Бормочет, и боится, боится так сильно, что впервые осознает всю ценность жены для себя.
***
Лаура убеждает его в том, что магия уже достаточно развита для того, чтобы сделать процесс деторождения безопасным. Сама она, конечно, избавлена от бремени воспитания детей - не было желания, времени, достойного мужчины, говорит она, кокетливо пожимая плечиком. Теодор слушает ее внимательно, следя за каждым движением. В последние недели в компании Лауры он находит утешение и необходимые ему слова. Гильдмистресс тактична, мудра и умеет построить свои речи так, что король все больше восхищается этим ее талантом.
Лаура учит его верить в лучшее и заботиться о его супруге. "Такая уж у них доля", - грустно вздыхает она. "Быть матерью - это великая работа", - говорит она тяжело. Она заявляет, что роды - это самый простой этап, ведь если ребенок не убивает мать на старте, то потом он будет уничтожать ее каждый день, сначала высасывая из нее всю любовь, а затем втыкая в ее сердце иголки - одну за одной. Теодор беспокоится - даже в обмен на наследника он не готов терять Корнелию, ни во время родов, ни после. Дать ей время на восстановление и позволить полностью уйти в материнство - вещи разные, и король все чаще задумывается о том, такой ли хорошей идеей было завести ребенка так рано.
С момента зачатия их дитя проходит около двух месяцев, когда Теодор в их с Корнелией спальне решает завязать самый страшный разговор в своей жизни.
- Свет мой... - обращается он к малумнийке, улыбаясь и протягивая к ней руки, чтобы хоть как-то смягчить те слова, что собирается произнести. - Я много думал, советовался, будучи обеспокоенным твоим положением. Я не хочу, чтобы ты думала, что я не хочу этого - желаю всем сердцем! - однако... не думала ли ты, что столь скорое дитя - это слишком рано для нас?
Артрийский тяжело выдыхает, глядя на Корлению, точно провинившийся щенок на хозяйку. Он знает, что в глазах Диоса он хочет поступить неправильно, но ведь Диос учит не убивать, а у его жены столь узкие бедра и столь юная жизнь. Разве можно злиться на него за то, что он хочет сохранить ее здоровье на подольше?
- Подпись автора