— Сообщите принцу, что я хотела бы увидеться с ним, когда он вернется. — велит королева прислуге и отворачивается, отправляясь прочь от пустых комнат сына по мрачным коридорам замка в собственные покои. Ее платье тихо шуршит по каменным плитам холодного пола, и она кутается в меховую накидку, чтобы согреться. В комнатах королевских особ тепло, там горят камины, но в остальном замке уже отчетливо чувствуется приближение зимы. Хотя холод здесь не только физический, но и душевный, леденящий душу, пугающий и заставляющий съеживаться от чувства бесконечной неудовлетворенности собственной жизнью.

Стелла хотела бы, чтобы все было иначе. Когда-то давно, много лет назад, она прибыла а этот замок совсем еще юной, знойной красавицей из соседней Малумнии, и все здесь казалось ей таким завораживающе  суровым, прекрасным в своем застывшем строгом великолепии. Тогда ей казалось, что счастье буквально само плывет в ее руки, что жизнь складывается именно так, как самой ей того хотелось бы, и как от нее ожидают ее отец и брат. Король, совсем не дряхлый старик и не жирная противная свинья, поджарый, высокий мужчина в самом расцвете сил, что принял ее куда более радушно, чем она смела надеяться, казался ей тогда идеальным из возможных мужчин. Его темные как бездонный колодец желаний глаза буквально пожирали ее, разжигая внутри огонь страсти, который, казалось, будет гореть до самой их смерти.

Возможно кому-то могло показаться, что все изменилось слишком быстро. На деле же королева Фламмансии шла к своей ненависти долгие годы, раз за разом теряя частичку собственной любви. Женщина может любить тирана, когда он жесток к другим, или даже к ней самой. Но своих детей она любит куда сильнее собственной жизни. Робер уже давно перестал уделять своей супруге столько времени и внимания, как прежде, и это было для королевы Эллы настоящим спасением, ведь от одного звука его голоса ее начинало мутить. Она ненавидела его за то, что он заставил ее пережить с Данте, ненавидела за то, как бесцеремонно и бессердечно он поступал с сыном, которому больше всего на этом свете нужна была материнская любовь.

Известие о смерти принца Филлипа настигло королеву в ее покоях, и она с трудом смогла сдержать улыбку. Отправив всех слуг прочь, она дождалась, когда закроется дверь, и рассмеялась, поднимая голову к небесам и благодаря Диоса за его божественные деяния. Принц Филипп не был плохим человеком, более того, он был отличным наследником и стал бы прекрасным королем, Робер мечтал об этом дне, рассуждая о том, в каких надежных руках он оставит королевство. А теперь все его надежды разбились о взмах клинка, разлетаясь на сотни мелких осколков, которые никому уже не под силу склеить обратно. Его любимый сын, его лучшая версия самого себя, это самый достойный на свете дофин теперь будет кормить червей в сырой земле, пока Данте готовится стать королем Фламмансии. «Это убьет его величество…» шепталась прислуга по углам, пока Элла шла к королю, чтобы выразить свои глубочайшие соболезнования, лишь пряча собственное ликование за неподвижной маской скорби на лице, мысленно отвечая на причитания сердобольных девиц: «ах, как же я надеюсь, что вы правы».

Конечно, не стоило удивляться тому, что после таких печальных для короля событий волна несчастий прокатилась и по всему королевству. Отчаянно запивающий свое горе вином Робер успел даже обвинить в смерти наследника свою жену, однако признавшаяся в убийстве Ложа Черных Храмов сняла с малумнийки эти недолгие подозрения. Впрочем, сама Стелла не побрезговала бы сделать то же самое, доведи ее король до черты своими бесчеловечными выходками. Но в этот раз кровь оказалась на руках других, и королева была благодарна им за это, какие бы цели они на самом деле не преследовали. Однако это убийство коснулось не только лишь старшего из ее детей, сделав Данте главным претендентом на трон. Девку, ублажающую время от времени принца Николаса, признали сообщницей убийства дофина, и по настоянию верховного Инквизитора, имеющего на среднего сына королевы большое влияние, избавиться от нее должен был непременно сам принц.

Королеве совершенно не нравилось, что ее ребенка, к тому же еще не совсем зрелого, толкают на убийство, да еще и ради каких-то сомнительных убеждений. Убить кого-то, защищая собственную жизнь - одно, но забрать жизнь у той, с кем делил постель, пусть она и оказалась предательницей - совсем другое. Однако спорить здесь было бесполезно, Робер и слышать ничего не хотел, наделяя своего духовного советника уж слишком большой властью, потому королеве ничего не оставалось, кроме как отступить. Но и делать вид, что ничего не произошло, она тоже не собиралась. Ее сыну нужна была поддержка. По крайней мере, она так думала.

Он входит быстро, решительно, без лишних церемоний, наплевав на все правила приличия. Как впрочем и всегда. Стелла чуть вздрагивает от скрипа резко открывшихся дверей, и оборачивается, глядя на своего среднего сына. Он кажется невозмутимым, спокойным, но его глаза полны боли и ужаса. Материнское сердце сжимается от боли, полоснувшей по нему словно острым клинком, и взгляд будто машинально падает на пояс принца, где висит то самое холодное оружие. Он воспользовался им, или..? Д’аламбер наверняка заставлял его сделать с ней что-то ужасное. Утопить, с силой удерживая ее голову под водой до тех пор, пока на поверхность не перестанут выходить пузыри ее отчаяния? Или может задушить, сжимая удавку вокруг тонкой шеи с такой силой, что побелеют костяшки пальцев? Или может сжечь заживо, вдыхая запах горящей человеческой плоти?

Ее бедный мальчик! Что ему пришлось сделать, чтобы оправдать чужие ожидания? Какую боль пришлись вынести ради прихоти других? Она сдерживается, чтобы не издать тяжелый вздох, и немного сомневается. Королева не уверена, что он позволит ей утешить его, что захочет хоть на секунду показаться слабым. С каких пор она стала бояться собственных детей? Это он сделал это с ней. Жестокий тиран, отобравший у нее Данте, заставил ее всю жизнь сдерживать эмоции, боясь собственной любовью вызвать на своих родных детей гнев их отца-короля. Это он виноват в том, что сейчас она сомневается, прежде чем подойти и просто обнять сына. Все это - лишь его вина. Все могло бы быть совсем иначе. Но может еще можно хоть что-то исправить?

Срываясь с места, она разве что не бежит. Быстрыми шагами сокращает расстояние между ними, наполняя тишину комнаты шорохом собственных юбок, и обхватывает сына руками за плечи, прижимая его к себе, и укладывая голову на его плечо. Он уже выше ее, будто совсем взрослый мужчина, но для нее он навсегда останется ее маленьким мальчиком, которого хочется защитить от всей боли этого мира. Пусть набивает свои шишки сам, пусть будет ответственным за свои решения и поступки. Пусть будет мужчиной, которым каждая мать стала бы гордиться, но пусть при этом не испытывает боль. По крайней мере не ту, на которую его обрекают другие из-за своих личных убеждений и мотивов.

— Сынок…— тихо выдыхает она и замолкает, прикрывая глаза, и лишь крепче смыкая объятия. Николас не из тех, кто бросится обнимать ее в ответ, он никогда не был таким, даже в детстве, предпочитая держать свои эмоции глубоко внутри. Но сейчас Стелле все равно. Как бы эгоистично это возможно не было, а она уверена, что ему нужна материнская поддержка и забота. А ей самой нужно почувствовать, что он в порядке. На сколько это возможно, на сколько вообще можно быть в порядке в таких обстоятельствах. Все изменилось слишком быстро, слишком стремительно. Смерть Филиппа и без того ударила по всем членам королевской семьи, даже сама королева чувствовала пустоту, хотя ее горечь была вызвана скорее переживаниями ее детей. Но вынужденное убийство Элоизы, ставшей жертвой собственной глупости, лишь подливало масла в этот огонь бесконечных мучений.

— Я знаю, ты не захочешь говорить о том, что случилось, дорогой. Да в этом и нет нужды, я и так могу себе представить, что они заставили тебя сделать. Просто знай, что я здесь, хорошо? И если тебе будет плохо, если ты захочешь поговорить, или просто помолчать, я буду всегда ждать тебя здесь. —
Чуть отстраняясь, она заглядывает в единственный глаз сына в поисках хоть какого-то тепла, но кроме леденящей боли не видит ничего. Но это не страшно, ему просто нужно время - думает она, и уголок ее губ поднимается в легкой полу-улыбке, а глаза, полные тепла, смотрят на его строгое лицо с надеждой.