Легкие сандалии едва слышно ступали по каменным плитам дома номарха Нептиасса. Мягко шелестели светлые одежды Дениз. Девочка, сцепив руки в замок, ходила по коридорам дома взад и вперед уже битый час. Бесцельно ходила, мешая прислуге заниматься домашними делами. Рабы кланялись, извинялись, сталкиваясь с сестрой Ауэрхана Керуша, опасливо поглядывали ей вослед. А Динни все мерила и мерила коридоры шагами.

- Выльешь в суп или напиток, когда будешь подавать кушанья. Исполнишь – озолочу. Нет – пожалеешь, что на свет родилась, скормлю живой льву в зверинце. Поняла?

- Поняла, госпожа.  Все исполню, - служанка спрятала в складках одежды флакончик с жидкостью.

Динни заподозрила нечто дурное. Но что? От матушки девочка старалась держать подальше, не желая получать очередную порцию назиданий и ледяной ненависти во взоре. Хвала Инхерет, на дочь номархет Нептиасса руки не поднимала. На том все блага для Дениз заканчивались.

Холодок пробежал по спине, по обнаженным до локтя рукам. Не с кем было поделиться услышанным дочери покойного Белиала Керуша. Не с кем обсудить, посоветоваться. Тишина, повисшая в доме номархета, казалась бесконечно-зловещей. Так и случилось.

Старший брат вернулся домой раньше положенного. Его приезд ознаменовался бедой: умерла наложница Ауэрхана и мать его сыновей Закия. Год назад погиб отец, теперь в дом Керушей пришла еще одна смерть.

Еще одна смерть. Смерть от чужой руки.

Страшный вывод Динни сделала не сразу. Потрясение от произошедшего под сенью родного дома напрочь лишило способности мыслить разумно. Страх заставлял дрожать, страх пробирал до костей, из-за страха она несколько часов просидела в запертой комнате. Особенно жутко было ночью, перед похоронами.

Похороны. Тяжко терять отца, но понимать, что жизнь ушла из молодой наложницы оказалось еще тяжелее. Хоть с Закией Дениз в силу возраста подружиться и не смогла, неприязни к матери племянников она никогда не испытывала. Рабыня, что делала брата счастливым, заслуживала, нет разумеется не почтения, но доброго отношения. И дочь покойного номарха сей факт понимала. В отличии от собственной матушки.

Нанайя задыхалась от ревности не только при виде собственного дитя. Нежная привязанность сына к наложнице раздражала вдову во сто крат сильнее. Ревность. Всему виной ревность, доводящая почитай до безумия.

Дениз второй день мучилась подозрениями, что готовы были сжечь ее изнутри. Подозрения острыми шипами впивались в сердце. Подозрения готовы были вырваться наружу. Подозрения должны быть доведены до номарха Нептиасса.

Она почти решилась и даже дошла до покоев старшего брата. Но как сделать последний шаг? Как поведать Ауэрхану о преступлении, совершенном их матушкой? Нанайя родила, подарила жизнь, души не чаяла в старшем сыне. И молчать нельзя. У каждого преступления есть своя цена. Молчание — будет являться преступлением со стороны Дениз.

Девочка постучала в дверь и, получив разрешение, вошла в комнату.

- Прости, что осмелилась побеспокоить тебя, брат, но я должна рассказать тебе нечто важное.

Дениз легким движением опустилась на ковер, привычно провела рукой по мягкому ворсу. Еще несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями перед важным и невыносимо трудным разговором. Пути назад нет, брат уже ждет ответа, обеспокоенный внезапным визитом младшей сестры. А Динни его успокоить нечем.

Имеет ли она право бросать тень подозрения на мать, беззаветно обожавшую сына?
Имеет ли она право своими речами разрушать отношения матери и сына?
Имеет ли она право умалчивать?

Дениз Керуш задавалась вопросами вновь и вновь. И пока ходила по коридорам, и когда занесла руку, чтобы постучать в дверь комнаты брата. И теперь, когда уже сидела у ног номарха Нептиасса.

– Прости, что потревожила, – девочка подняла голову, заглядывая в глаза Ауэрхану. – Прости, но это очень-очень важно. Я сама плохо понимаю, но это… это ужасно. Если все правда… Если бы я могла молчать, так было бы лучше. Но если все правда, у меня нет права молчать. Ты ведь не считаешь, будто я способна кого-то оклеветать? Из вредности, мести, просто так?

Девочка вдруг всерьез обеспокоилась: не сочтет ли Ауэрхан ее слова оговором, чудовищной фантазией. Речь ведь идет об их матери. Страхи Дениз не могли иметь под собой почвы, но взять себя в руки у сестры номарха не получалось.

Подбирать слова — вот ведь задача, совсем не подходящая двенадцатилетней девочке. Дениз не умеет и получается у нее худо. Выход один — говорить просто и четко, брату и без того будет над чем поразмыслить, а витиеватые фразы сестры станут лишь мешать восприятию.

Сидеть неудобно, сидеть спокойно не дает волнение. И Керуш вскакивает на ноги, едва удерживая себя от желания измерить комнату номарха шагами.

– Я случайно стала свидетелем одного разговора. Я не подслушивала, просто проходила мимо, пришлось спрятаться, но я все слышала, – Динни не хотела, чтобы ее обвинили еще и в подслушивании разговоров матери. – Наша мать отдавала приказания рабыне. Приказания вылить содержимое флакончика в еду или напитки. Обещала рабыню озолотить, коли исполнит, а если нет — скормить обитателям нашего зверинца, – теперь оставалось самое трудное, самое горькое. Дениз набрала в легкие побольше воздуха. Легче не стало, конечно же, но все-таки. – Эта рабыня прислуживала твоей наложнице. А потом Закия умерла.

Вот и сказала. Дениз продолжала дрожать. Стоило ли удивляться? Она только что сообщила Ауэрхану, что матушка приказала убить возлюбленную своего сына. Правда порой жестока, способна разрушить привычный мир.

– Я не поняла тогда, что происходит. Если бы поняла… – Динни всхлипнула. С момента обнаружения тела наложницы девочка не переставала корить себя. Смерть несчастной теперь и на ее совести. – Прости, брат, я виновата! Я страшно виновата! – она опустила голову, стыдясь смотреть в глаза Ауэрхану. – И тебя не было, я не знала с кем посоветоваться… Ты веришь мне, брат? – Дениз вдруг устрашилась, что номарх не проверит в слова сестры. В какие именно: о матери или собственной невиновности — она не уточняла, даже для себя. Если Ауэрхан не поверит хоть во что-то… – Клянусь, я не поняла тогда ничего!